— То есть Вы вот сейчас уедете в январе — и до следующего января будете там?

— Нет. Ровно год — это в Антарктиде на станции, а остальное — это всё дорога, то есть меньше чем полтора года не получается. Год получится, если на самолёте. Но поскольку мы ходим кораблём, на ледоколах, достаточно долго идём. А сейчас из-за ситуации с «ковидом» в мире авиасообщение нарушено, никакой гарантии нет, что этой весной люди смогут улететь. Поэтому всё осуществляется кораблями. Так что в среднем полтора года получается. Год там и полгода на дорогу.

— Я думала, что «год» — это Вы округлили, а оказывается — не просто год, а ещё и дорога! Это же так долго!

— Бывают и сезонные операции. Есть зимовка — это когда полярная ночь, холодно, полярники на станции год проводят. Есть «сезон» — это когда в Антарктиде полярное лето, полярный день, солнце светит круглосуточно. Приезжает много учёных, специалистов, там самая активность, можно работать в любое время. Тогда и условия неплохие на самой холодной станции, потому что тепло.

— А тепло — это сколько?

— Антарктида — огромный континент, поэтому на каждой станции индивидуально. У нас сейчас пять зимовочных станций, из них четыре на берегу, одна континентальная — Восток. На Востоке я был начальником, там в 1983 году был зафиксирован температурный рекорд –89,2°C. За нашу зиму рекорд был –82,4°C, по-моему. А есть, допустим, станция Беллинсгаузен, на которую я сейчас отправляюсь, в прошлом году я на ней зимовал. Там вообще океан очень редко замерзает, станция береговая, тепло от океана. Вода в океане ведь не может сильно ниже нуля-то быть, правильно? Она даёт тепло берегу, и температура около нуля держится.

— Курорт.

— Ну да, по сравнению с Востоком. Полярники так и говорят, что Беллинсгаузен — это курорт.

— А на каких ещё станциях Вы были?

— На Прогрессе, на Новолазаревской ещё. Там, где аэродром. Моя первая зимовка как раз там была.

— Какая по счёту эта экспедиция в Вашей личной карьере? Волнуетесь ли Вы перед поездкой или уже привыкли?

— Сейчас у меня будет шестая экспедиция. Конечно, я волнуюсь. Я беспокоюсь о кадровом составе, набираю членов экспедиции, всех проверяю. Многие продукты мы закупаем уже сейчас, в ноябре. От того, какие продукты ты закупишь, какую технику, запчасти и расходники ты возьмёшь, зависит то, как ты экспедицию проведёшь. Полярники шутят, что экспедицию может испортить плохой начальник и плохой повар.

С этим «ковидом» сейчас такой кошмар творится... Моя задача — чтобы все сели на корабль в полном составе и нормально уплыли. Поэтому если будут потери в личном составе, я их восполнить не смогу — очень много документов надо собирать: прививки от жёлтой лихорадки, от дифтерии, много морских документов. Если человек вдруг заболеет «ковидом» перед экспедицией, мне его не заменить. Поэтому волнение сильное. Да перед каждой экспедицией волнуешься!

— Раз уж мы заговорили о поваре: где берут повара для работы в Антарктике? Это должен быть обычный человек? Необычный? Какой?

— Всё просто. В экспедиции нужны все обыкновенные профессии: повар, врач; на ДЭС (дизельная электростанция) дизелисты работают, механики, водители.

Самые дефицитные профессии — это как раз повар и врач. Врачи дефицитны потому, что их на станции должно быть двое, такая минихирургическая бригада: хирург и анестезиолог.

Повара в дефиците, потому что хороших поваров мало. А так ты оканчиваешь техникум, получаешь профессию повара, дальше тебе достаточно пройти медицинскую комиссию — и пожалуйста, зачислили тебя в экспедицию. Ничего сложного в этом нет.

Но чтобы во второй раз взяли, надо репутацию завоевать.

— А без каких трёх вещей Вы бы ни за что не отправились на полюс?

— Я по образованию системный администратор, поэтому без ноутбука сейчас никуда не поеду. Ноутбук нужен для работы и для досуга: книжки читать, фильмы смотреть, с женой общаться. Без аудиокнижки не поеду. Я перед каждой экспедицией набираю гигабайты, сотни гигабайт аудиокнижек.

— Интернета там нет, правильно?

— Нет, сейчас везде есть интернет.

— Без ограничений?

— На некоторых станциях уже и без ограничений, но на любой станции для почты, для голосовых сообщений его вполне хватает. Видеоконференции можно не на каждой станции организовать, а вот голосовые сообщения, почту посылать, фотографии, сёрфинг в интернете — это пожалуйста.

— А из еды что-то возьмёте?

— О еде в самый последний момент думаешь, потому что на станции с этим нормально — в последнее время, по крайней мере. Вот моя первая экспедиция в 2002 году... Мы там мечтали: вот когда вернёмся домой, купим себе целую кастрюлю сосисок, сварим… У нас мясо закончилось за месяц до конца смены, пришлось у соседей-индусов брать: взаимовыручка хорошая, все друг другу помогают. А сейчас со снабжением всё нормально.

— Пиццу-то не закажешь, конечно.

— Нет, почему. Вот на Востоке был повар, который очень хорошо пиццу готовил. Я даже у него рецепт этого теста взял. Главное — тесто сделать.
Кстати, насчёт готовки... Восток — специфическая станция. Там давление очень низкое, как в горах. На Востоке высотомер — прибор альпинистский — показывает, что высота 4500 метров. Всё, что в горах у альпинистов с этим связано, есть и у нас: недостаток кислорода, вода закипает при 80 °C. Картошку сварить очень сложно, потому что вода кипит уже при плюс восьмидесяти, а картошка должна вариться при плюс ста. Ещё из-за низкого давления тесто не поднимается. Если ты испечёшь пирог или хлеб по рецепту, как обычно ты это делаешь дома, у тебя будет непропёкшийся кусок слипшегося теста.

— Как становятся полярниками? Где этому учатся? Мечтали ли Вы в детстве стать полярником?

— Я не мечтал стать полярником. У меня всегда была тяга к географии, я её очень любил, и оценки у меня по этому предмету были высокие. И у меня папа геолог — я видел, что такое полевая жизнь. Летом его не бывало, возвращался он зимой. Экспедиции, правда, по России: в советские времена он на севера́ ездил, в тайгу. Может быть, пример отца мне был близок, и когда появилась возможность поехать в Антарктиду, я особо не колебался.

— А как появилась такая возможность? Что произошло? Кем Вы до этого работали?

— Я компьютерщик, работал в компаниях системным администратором, сетки локальные ставил. Мне предложили поработать на научно-исследовательских станциях в Антарктиде. Там есть парк компьютерный, сеть есть. В первые свои экспедиции я делал локальную сеть между этими компьютерами, wi-fi тогда ещё не было, ставил его я. Шесть лет назад первый раз пошёл уже начальником станции, и две моих последних экспедиции — в качестве начальника станции.

— Вы сказали, что у Вас отец геолог. Это похоже на профессию полярника?

— Конечно. Похоже тем, что ты отрываешься от дома: это работа не в городе, где ты в офисе сидишь, ты всё время на природе, бороздишь просторы мирового океана, а мой отец бороздил просторы тайги нашей необъятной родины.

— А с космонавтом можно сравнить полярника?

— Да, очень часто сравнивают с космонавтами. Валерий Владимирович Лукин, многие годы возглавлявший РАЭ (Российская Антарктическая экспедиция), даже говорил, что есть отличие нас от космонавтов: если на станцию Восток на сезон завезли людей, то, когда полярная ночь, оттуда забрать людей нельзя.

Если на космической станции какой-то форс-мажор и человеку нужна срочная операция, иначе он умрёт, то её, думаю, могут организовать, экстренно вывезти его с космической станции и на Земле прооперировать. А на Востоке так нельзя. Туда в полярную ночь добраться просто невозможно: ни авиации, ничего. И почти четыре с половиной километра высота. Когда сидишь на Востоке, ты видишь над головой звёзды и понимаешь, что ты к этим звёздам почти на четыре с половиной километра ближе.


— Нужно, наверное, быть очень здоровым и сильным духом?

— Да, нужно быть психологически стрессоустойчивым, неконфликтным, спокойным. Нужно уметь переживать разлуку с близкими и не нервничать, сосредоточиться на работе.

— Вы уже в шестой раз отправляетесь в Антарктиду, несмотря на все сложности. Что Вами движет? Что там такого притягательного?

— Это как и в любой профессии. Я слышал, что по статистике из десяти человек только четыре довольны своей работой, а остальные шестеро работают, потому что нужны деньги. Конечно, я счастлив, что свою профессию люблю и она при этом помогает мне зарабатывать.

Это совокупность всего. Во-первых — я зарабатываю деньги, кормлю семью. Во-вторых — красо́ты, в этой природе магия льда какая-то присутствует.
Дальше — путешествия. Это целое приключение в каждой экспедиции. Допустим, мы выходим из Санкт-Петербурга, одолеваем всю Европу, через Балтику проходим через Северное море, идём под огромными датскими мостами. Потом через Ла-Манш проходим, идём вдоль Африки, пересекаем экватор, тропики. Обычно у нас остановка в Европе в Германии, а перед самой Антарктидой — в Кейптауне, в Южной Африке. Если бы я не был полярником, когда бы я погулял в Кейптауне? Город очень красивый, гора Столовая красивая.
Обратно мы иногда возвращаемся из Антарктиды через Южную Америку, заходим и в Монтевидео, и в Рио-де-Жанейро. У меня международные документы моряка, я могу находиться в зоне любого порта без всякой визы. Так что совокупность всего — красивая природа, зарплата, романтика путешествий.

В Антарктиде совсем другой образ жизни. Те, кто работает в офисе, иногда жалуются: друзей настоящих нет, они только деньгами меряются, всем важно, на какой ты машине ездишь… В Антарктиде это всё — на какой ты ездил машине, есть ли у тебя яхта, сколько у тебя денег — никого не волнует. Если ты профессионал, если ты мужик, если ты держишь слово, выполняешь свою работу, тебя уважают в этом коллективе. Всё остальное там не котируется. Это разные миры.

Когда ты к этой жизни от экспедиции к экспедиции привыкаешь, в «нашем» мире тяжело перестраиваться.

— А если я захочу стать полярником-туристом, где я могу взять путёвку?

— Сейчас с учётом «ковида» тяжело. А вообще — есть два пути для туристов. Самый простой — через Южную Америку: Аргентину и Чили, у них крайние города ближе к Антарктиде, и это просто «туристические мекки». В Чили это город Пунта-Аренас, в Аргентине — город Ушуая. Города заточены под туристический бизнес в Антарктиду: там есть аэропорты, туда заходят огромные туристические лайнеры, там находятся огромные международные туристические компании. До «ковида» поток туристов там был огромный.

— То есть я иду по городу, и мне тут: «Билетик в Антарктиду не желаете приобрести?»

— Так оно и есть. Если на корабле идти, то дней пять только до самой Антарктиды. Там показывают не суровую Антарктиду, как Восток, а так называемый Антарктический полуостров рядом с проливом Дрейка, вот где станция Беллинсгаузен. Там очень богатое разнообразие видов пингвинов, птиц, морских котиков, тюлени, слоны, морские леопарды, косатки. И погода не суровая, минусо́в больших нет. Туристов на этом лайнере возят, иногда высаживают на острова, дают сфотографироваться на фоне пингвинов. Вот такой там туристический бизнес.

А второй вариант — из Кейптауна, там можно только самолётом. У нас есть аэродром на станции Новолазаревская, можно связаться с туристической компанией, которая осуществляет полёты из Кейптауна на аэродром Новолазаревская. Если хочется экстремальных походов — дойти до Южного полюса, например — через Кейптаун летают. Я помню, во время моей экспедиции принц Гарри прилетал, много VIP-персон, которые хотели до Южного полюса добраться, галочку поставить.


— А волонтёром мне, например, можно?


— Нет, дело в том, что у нас в Российской антарктической экспедиции есть деление на зимовочный состав и сезонный, и в зимовочном составе мужской коллектив. С теми, кто остаётся на год, женщин не берут. А вот сезонные экспедиции… На Востоке «сезон» всего полтора месяца, на Беллинсгаузене «сезон» можно до полугода растянуть. Туда как раз прилетают девушки-учёные: биологи, географы.

— Надо быть именно учёным?

— Все наши станции научно-исследовательские. Есть договор об Антарктиде, который запрещает промышленную деятельность, военные лагеря, испытания оружия, добычу ископаемых. Возможна только научная деятельность, поэтому станции все научно-исследовательские, а логистика, повара и доктора обеспечивают науку.

— Можно поваром стать и приехать?

— Теоретически можно. Но мужчине. А девушке — только если она пингвинов изучает, или она гидролог, или климатолог.

— Вы уже говорили о том, что значит быть начальником станции. Какие у него основные обязанности?

— Очень важно поддерживать на станции правильный климат, рабочую атмосферу. Нужно, чтобы люди работали. И в то же время не загонять их, досуг организовывать, праздники. У нас там выходных как таковых нет. Повар, к примеру, не может сказать: «У меня суббота, воскресенье, я вас кормить не буду». Он каждый день работает, ему надо психологический стресс как-то скидывать.

У нас есть баня раз в неделю обязательно, есть свои полярные праздники. Как у любого русского человека, Новый год, 9 мая, дни рождения вместе справляем. А есть специфические полярные праздники — например, середина зимовки 22 июня. Это такая ватерлиния — на Южном полюсе это самый тёмный день, полярные ночи. А после 22 июня солнце начинает прибавляться, полярная ночь — сокращаться, полярный день — расти. Это такой фарватер. С праздником середины зимовки нас иногда даже президент поздравляет.

Потом — спорт. Когда соседи есть, я как начальник станции организую соревнования — по теннису, по волейболу, по бадминтону, по бильярду. Бывают международные соревнования — другие страны принимают участие. Постоять за честь страны — это приятно.

— То есть жители разных станций могут друг к другу в гости приходить? Как они добираются?

— Это от местоположения станции зависит. Станция Восток совсем удалена. За всю зимовку к нам один раз прилетели французы совместно с итальянцами. Это были учёные, им были нужны ледяные керны (цилиндрические образцы льда).

А есть станции, как Беллинсгаузен. Там в радиусе ста километров зарубежных станций бывает в сезон штук двадцать. Есть ближайшие соседи — у нас это чилийцы, уругвайцы, китайцы и корейцы. К ним можно в гости ходить часто, и они зовут в гости. Я был на станции Прогресс, там два ближайших соседа — это китайцы и индусы, а чуть поодаль, где-то в ста километрах по прямой — австралийцы, но до них только самолётом можно добраться.

Международное общение всегда идёт. Там границы между национальностями стираются. Если какие-то проблемы есть, то там они отпадают — там мы просто полярники, все люди. Сложные условия сближают. Если вы на Марсе встретите человека, вам будет без разницы, какой он национальности, — вы будете просто счастливы, что это человек. В Антарктиде то же самое. В этом для меня есть даже какой-то прообраз будущего нашей планеты: границы стёрты, все мы люди, у нас только общие задачи и взаимопомощь.

Люди там всегда отзывчивые. Беллинсгаузен понравился мне именно большой возможностью международного общения.

— Бывает ли страшно? Или Вы просто работаете, не думая о том, что что-то может приключиться?

— Страшные моменты бывают. Но здесь очень важны безопасность, соблюдение всех правил. Если выходишь за территорию станции, надо предупреждать. Во-первых, разрешения спрашивать, во-вторых — обязательно быть с рацией. Время прихода и время ухода фиксируется. Если проводятся работы на воде — обязательно спасательный жилет. На радиостанциях, при работе с любой сложной техникой безопасность строго соблюдается. Люди, которые зимуют и работают, понимают, что это не что-то фиктивное, это защита их жизни, что все правила безопасности были кровью написаны и их надо соблюдать.

— То есть если сказали «надевай маску», все без разговоров надевают и не смеются друг над другом, как у нас бывает сейчас при «ковиде»?

— Нет, конечно. А что смеяться, если на Востоке» ты без специальной маски простого воздуха вдохнул — и у тебя ожог лёгких. Я уже знаю, что такое ходить в маске постоянно.

— Давайте ещё раз вернёмся к зимовке. Чем зимовка в Антарктике отличается от сезонной экспедиции?

— Самый отрицательный момент — это отрыв от семьи. Ты целый год не видишь своих близких. Слава богу, можно общаться по интернету, через WhatsApp посылать сообщения, фотографии. Разлуку с близкими все переживают по-разному. Замкнутый коллектив, одни и те же лица, нет родных рядом. Это тяжело, и этим отличается зимовка от «сезона». О «сезоне» ты понимаешь, что приехал на месяц, на два, поработал, уехал. А зимовка – это когда ты приехал и понимаешь, что ты только через год-полтора увидишь своих родных.
Есть люди, для которых это неприемлемо, а есть те, кто хорошо с этим уживается.

— Что спасает от холода? Одежда какая-то особенная?

— Сейчас у нас достаточно хорошую климатическую одежду выпускают. Конечно, есть специфическая одежда. Восток, к примеру, такая станция — там все ходят в валенках, потому что для минус восьмидесяти градусов обуви не выпускается. Какую бы обувь ни сделали известные бренды, она на минус восемьдесят градусов просто не рассчитана, потрескается и развалится. А вот наши русские валенки выручают. Комбинезоны, шапки, куртки достаточно хорошие выпускают. Плюс термобельё. С этим проблем нет.

— А что с техникой?

— Техники там много. Много осуществляется строительной работы. Если взять станцию Беллинсгаузен, то у нас там есть и фронтальный погрузчик, и бульдозер, и колёсная техника. Есть «Урал» грузовой, есть «уазик», есть несколько джипов грузовых. Из гусеничной техники — два снегохода, PistenBully — это ратрак, техника, которой чистят снег.

— Эта техника специально подготовлена для условий Антарктики?

— Конечно, это техника, которая может в этих условиях работать. У нас в СССР специализированная техника выпускалась, сейчас больше иностранную технику покупают. Но и российская тоже неплохая есть. В Ишимбае выпускают тягачи специально для условий Севера. Мы сейчас наш Север осваиваем, техники разной нужно много.

— А какие цели у экспедиции, в которую вы сейчас отправляетесь? Научные? Строительные?

— Если говорить о стройке, то в прошлой экспедиции на Беллинсгаузене была специальная расширенная строительная бригада, и мы для Роскосмоса, для ГЛОНАСС строили специальные антенны, ставили крупногабаритные балки, корректирующие спутниковые станции с достаточно сложным оборудованием. Надо было обеспечить автономность работы всех принимающих антенн, а для них нужны дизельные станции, фундамент нужно было построить. В условиях Антарктиды фундамент тяжело сделать, земли нормальной нет, это задача не из простых. Строительные работы там были достаточно объёмные.

Если говорить о научной работе, то у меня как у начальника станции Восток была толстая папка — за год провели 19 научных программ — и по магнитологии, и по озонометрии, и климатические, и буровые, и гляциологические работы (научное изучение льдов), связанные с озером Восток.

У меня была даже одна научная программа, связанная с космосом, с приставкой «астра-» («звезда»). Условия на станции Восток приближены к условиям Марса: средняя температура на Марсе равняется средней температуре на Востоке, на Марсе нет как таковой атмосферы. Там очень низкая влажность, как и на Востоке. Это была целая научная программа — привезли туда специальные бактерии, изучали, как они себя будут вести именно в этих условиях. В научных программах много интересного.

— Программа экспедиции составляется так, чтобы быть связанной с предыдущими и будущими исследованиями? Например, проследить изменения климата в течение стольких-то лет?

— Есть программы, которые десять, двадцать и тридцать лет ведутся. Вот в климатических исследованиях нужна статистика, её надо набирать годами. То же самое с работой гляциологов, с ледовыми движениями: за один год ты можешь сделать измерения, но учёным больше интересна динамика.
О климате все сейчас спорят: грядёт похолодание или нас ждёт потепление. Всё это хорошо объясняется именно исследованиями в Антарктиде, потому что скорость таяния или накопления льдов, как лакмусовая бумажка, показывает, что происходит с климатом на планете. Мы на Востоке вели озонометрические наблюдения, эта статистика уже больше сорока лет ведётся. Изучают размеры озоновых дыр — как они сезонно увеличиваются и уменьшаются.

— Скажете нам, что у нас там со льдами? Всё в порядке или нам бояться потепления?

— Средняя температура в Антарктиде подрастает. Где-то наблюдается сильное таяние, откалываются большие ледяные массивы, где-то наоборот — идёт накопление льда. Континент большой, однозначно сказать нельзя. Если взять последние шестьдесят лет, то скорее идёт медленное ледотаяние.

— Что можно определить по пробе льда?

— Дело в том, что ледообразование в Антарктиде идёт определённым образом. Чтобы из снега в условиях нашей привычной зимы получить лёд, надо его водичкой полить. А там как таковых осадков нет, дождя нет, только снег выпадает. На Востоке снег особенный. Он больше похож на песок пустыни: ты ладошкой его берёшь, и он рассыпается. Провалиться в него тяжело, потому что он как барханы.

Снежная крупа накапливается, накапливается, а дальше ледообразование идёт так: слой накопился — и под давлением снег сжимается. Чем больше над этим слоем снега, тем выше давление, и ледообразование там особенное благодаря не замерзанию и таянию, а давлению.

Когда керн — кусок льда — вынимают из буровой, то на его распиле каждый слой говорит об определённом составе атмосферы, который был на планете в момент его образования. На станции Восток на глубине 3 километров возраст льда может быть более 140 000 лет. Вы этот керн берёте, распиливаете и понимаете: такой-то процент серы, значит, в том году на Земле были извержения вулканов. Увеличение азота, уменьшение кислорода, углекислый газ… Исходя из этих данных составляется климатическая кривая, и учёные понимают, какая была температура, какая продолжительность летнего периода, солнечной активности, была ли вулканическая активность, был это ледниковый период или тёплые времена, когда динозавры жили. Всё это понимают по разрезам.

— А животные или бактерии там могут оказаться?

— Бактерии — да, животные — вряд ли.

— А какие ещё научные специалисты есть на станции вместе с Вами?

— У нас на станции Новолазаревская есть даже астрофизики. У них мощный телескоп, они ведут наблюдения за Луной и другими объектами. У американцев, кстати, на Южном полюсе есть вообще подлёдный телескоп. Это удобно: над Антарктидой высокая прозрачность атмосферы, и наблюдениям не мешает облачность, не мешают близлежащие дымящие заводы или сельскохозяйственные предприятия. Астронаблюдения пользуются популярностью. Ещё у нас там и геологи есть, и магнитологи, океанологи, метеорологи. То есть те же люди, что и на «большой земле» работают, и специфические исследователи.

— Правда ли, что есть специальные люди, переворачивающие пингвинов, когда они не могут перевернуться сами со спины на живот?

— Да нет, это шутка. Пингвины достаточно активные животные, сами могут перевернуться. По моему впечатлению, пингвины в Антарктиде людей не боятся. Их единственный внешний враг — морской леопард. Вот он их ест. Косатки редко пингвинов едят, поэтому у них там врагов как таковых нет. Люди на них не охотятся, поэтому они людей не боятся. Если ты спокойно себя ведёшь, не дёргаешься, не размахиваешь руками, они могут подойти довольно близко. Они очень любопытные, как и все птицы. Если где-то движение, даже просто разгрузка судна, они берут свой детский сад, приводят, показывают. Они социальные животные. У императорских пингвинов даже специальные детские сады есть.

— Приходят к людям устраивать экскурсии для своих детей?

— Да-да, именно так, не раз был наблюдателем.

Вот не всем людям это присуще, но я для себя открыл, что я созерцатель. Я люблю наблюдать даже статичное — льды, айсберги, горы. Это удовольствие. Ты сидишь на берегу. Где-то вдалеке пингвин с айсберга на айсберг прыгает. Ты за этим наблюдаешь и понимаешь, что время не зря тратишь. Ты созерцаешь природу. Здесь же, если я, например, приеду в Москве в парк и сяду на скамеечку, такого ощущения от созерцания природы не возникает.

— Да, наверное, испытать такое чувство — дорогого стоит... Сергей, огромнейшее спасибо, что ответили на наши вопросы! Беседа вышла очень интересной, но столько ещё хочется у вас спросить!..

— С удовольствием побеседую с вами ещё!